Что делать с памятью о 27 днях на грани жизни и смерти? Репортаж из Ягодного

Стоит ли делиться горем и... ягодами

Возле Ягодного теперь есть блокпост с защитными сооружениями. «Пусть будет», — говорят местные, словно обозначая галочками хоть какой-то повод чувствовать себя в безопасности. Но, кажется, возродить это чувство защищенности и беззаботности пока не выходит: от людей можно услышать, что в случае повторного наступления оккупанты уж точно не простят Ягодному то, что оно стало свидетелем и свидетельством. Преступлений и подлинного лица «русского мира»...

В селе, заборы которого изобилуют отметками фондов и благотворителей, восстановивших «коробки» домов, не очень многолюдно. Дома с новыми крышами созерцают пустыми окнами — без занавесок. Внутри многих из них пусто — где-то еще идет ремонт, на стенах можно увидеть следы пожаров, возле простреленных заборов кое-где ржавеет российская техника. И повсюду под ногами гниют щедрые дары лета — алыча, сливы, персики, абрикосы, яблоки и груши.

«Подростком я часто летом сидела с корзинками ягод и фруктов — вдоль трассы почти у каждого нашего здесь было свое место. Люди останавливались, покупали, было классно — и им, и нам, конечно, потому что это были мои “карманные”, — говорит Марина, надкусывая яблоко с красным боком, которое упало в траву, поэтому не очень ударилось. — Я много шутила, всегда на позитиве, поэтому у меня покупали хорошо. Помню, как бабушка обмахивала меня “первой прибылью”, чтобы деньги водились».

Марина смеется, показывая, как суеверная баба «крестила» ее купюрами. А теперь, говорит девушка, на этой трассе не продают фрукты и ягоды. Их даже не собирают: «Мы не можем делиться ими, как и горем, потому что это кажется неуместным». Разве что ягоды отдают оптовым закупщикам — за копейки, совершенно недостойные царапин, которые оставляют на руках колючие кусты.

...Должна сказать, что очень люблю цветы. Настолько люблю, что первым взяла в тревожный чемодан свой гербарий. Эти цветы — мои воспоминания. Книга с гербарием была слишком большой, чтобы забрать ее. Поэтому я быстренько перекладываю все в конвертик и прячу конвертик с гербарием в карман своей черной куртки...

Марина, проводя своеобразную экскурсию по улицам свого невероятно зеленого и ароматного села, говорит: «Но, видите, все отстраивается. Наша прекрасная природа восстанавливается, земля плодоносит, вот аисты прилетели на гнезда. Кто-то, возможно, не вернется сюда никогда, но большинство здесь будет жить дальше».

«Но это, пожалуй, будет уже какое-то другое село Не то, в каком я провела самые беззаботные годы своего детства. Я хочу помнить его еще тем, но нужно что-то делать с памятью о тех 27 днях, которые мы все пережили вместе на грани жизни и смерти. Когда рядом на скамейках умирали старшие люди, а взрослые чувствовали боль, потому что не могли защитить своих детей, — говорит девушка, когда мы подходим к школе, которая теперь вряд ли когда-нибудь будет принимать в своих стенах детей. — Не могу сказать за других, но у меня всегда есть в голове план, как спасать отсюда свою семью. Такое постоянное чувство опасности и встревоженности. Я не знаю ничего хуже того, что пришлось нам пережить».

...В тот день, около обеда, послышался гул из-за леса. Ехали танки. В сердце была одна надежда — проедут дальше. Раздалась автоматная очередь, за ней — множество. Страх потерять самого близкого был самым большим. Я никогда не хотела бы это почувствовать. То, что нет достаточно еды, горячей воды и света, было не столь важно на фоне этого страха. Они смеются, стреляют, бегают по поверхности. А мы внизу, прощаемся друг с другом. Они — российские солдаты. Мама, я и маленькая Кристинка в крепких объятиях, в таких крепких, что даже тяжелым, как камни, слезам некуда было падать. Вместе ждали смерти. И только тогда я поняла, что люди врут… Она не с косой. Она с автоматом...

Все разговоры заканчиваются этими воспоминаниями

В селе работают разные миссии поддержки и помощи — некоторые из подростков прошли целый курс психотерапии в лагерях отдыха и реабилитации. Марина тоже была в таком — это помогло ей выговориться, проработать чувство вины, посмотреть в глаза своему страху. А написание эссе для книги — почувствовать, что о пережитом и пути восстановления все же стоит рассказывать.

«Знаете, поначалу никто не хотел об этом даже говорить. Казалось, чем скорее мы это забудем, тем легче будет жить, — рассказывает Марина рядом с символическим знаком, который установили возле школьного подвала. — Конечно, когда я знакомлюсь с новыми людьми, я не начинаю всем сразу говорить об этом. Но и скрыть не всегда получается — как ни запрещай себе, все равно любые разговоры сейчас заканчиваются темой войны. А у меня это воспоминания даже не об оккупации, а о плене — я считаю, что это не одно и то же».

Опыт коллективной травмы, общей почти для всех членов громады, требует изучения и реагирования. И помощи. Вместе как-то должны жить те, кто пережил пытки, и те, кого оккупанты за лояльность оставили в домах. Те, кто рисковал жизнью, чтобы помочь другим, и те, чьи слабости увидело все село. Те, кто «шел со всеми», чтобы изверги не трогали девушек, и те, кто теперь считает их шлюхами...

«Мы пытались помочь людям проговорить, как это помнить. Но не только само это преступление в отношении жителей села. Люди хотят помнить село, каким оно было в мирной жизни. Люди хотят помнить тех, кто оказывал хоть малейшее, но сопротивление. Тех, кто, несмотря на опасность, помогал находить пищу. Люди хотят помнить тех, кто их защищал. А больше всего люди хотят жить дальше. Люди не хотят превращать село в сплошной гранитный памятник. Очень хочется их поддерживать. Да и не только их. У нас куча населенных пунктов, переживающих похожий опыт: как помнить и как жить дальше. И как делать это не советским образом», — написала после посещения Ягодного кандидат психологических наук Ирина Эйгельсон.

Когда идешь по улицам и общаешься с единичными людьми, не покидает ощущение, что село пытается заполнить эту пустоту — в восстановленных домах и собственных жизнях. Марина заходит в подвал уже в третий раз после освобождения — говорит, почти ничего не чувствует. Кажется, она даже гордится, что может сюда возвращаться и не плакать. Такая себе прививка — маленькими дозами боли. И девушка считает, что в этом подвале не стоит ничего менять — пусть у людей будет возможность смотреть на это. Не нужно каких-то музеев или экскурсий — просто оставить все, как есть. Оно само красноречиво говорит обо всем, что нужно знать. Она показывает место, где спала вместе с друзьями — снизу двухэтажной конструкции, которую мужчины сделали из детских кроваток садика. Хочет показать что-то важное, но влажность и время сделали свое дело — Марина пытается найти надпись, но букв уже почти не видно. Время отрабатывает свое...

...Мы пели песни, читали друг другу книги, которые мразь выбросила из школьной библиотеки. Самое главное — на кровати, которая была над нами, мы, лежа, писали поэму «Екатерина» Т. Г. Шевченко по памяти. Красным фломастером, как сейчас помню. Эти воспоминания со мной до конца, или я с ними...

Петь ли на пепелище

Что делать со страхами и ненавистью, девушка еще не решила. Размышляет, что, может быть, стоило бы идти воевать. Но сейчас Марина учится на журналистку и поет. Мы стоим возле разрушенного дома — здесь раньше бурлила культурная жизнь Ягодного. Об этом девушка очень тепло вспоминает и в своем эссе:

…Местный Дом культуры тоже сгорел, я это видела. Я видела, как горит моя жизнь.
В нашем певческом коллективе было шесть девочек и один наш руководитель — дядя Рома. Мы творили, сочиняли, никогда не действовали по шаблону. Наших концертов всегда ждали ягоднянцы — жители моего села. Последнее наше мирное выступление было в феврале 2022 года, кажется, где-то 12-го. Нас пригласили выступить на дне рождения, в местном кафе «Ромашка». Оно, кстати, тоже сгорело...

Марина показывает место, где когда-то была сцена. Долго стоит перед ним, и в какой-то момент начинает казаться, что девушка сейчас начнет петь. Но нет — тишину нарушает разве что стук продолжающихся по всему селу строительных работ. Мы молча выходим из пепелища и садимся на качели — уже после освобождения здесь поставили детскую площадку, где теперь по вечерам собираются дети и подростки — как говорится, на тусу. Но днем здесь пусто — все заняты делами.

Марина многое вспоминает о том, как впервые после эвакуации семья вернулась в Ягодное. Как думала, что уже никогда не сможет спокойно пройтись по улицам, где стояла разбитая военная техника, как была напугана смертью собственного дома, который, казалось, уже никогда не наполнить жизнью. Но как неожиданно в село потянулись волонтеры. Много разных инициатив, интересных людей, с которыми хотелось дружить и вместе делать полезные дела. Возле Дома культуры поселился целый волонтерский лагерь — люди поставили палатки, разбирали завалы, чинили дома.

«И это было очень круто! По вечерам прямо здесь проходили концерты, и знаете, даже местные пенсионеры не были против шума-гама и таких вечеринок. Я тоже пела — да, прямо здесь, на пепелище. Наши приходили слушать, очень поддерживали меня. Что ж, они сожгли дом, но я же зачем-то осталась жива — поэтому должна делать то, что умею!» — говорит Марина с эмоциональным пылом.

Она признается, что волонтеры, которые приезжали в Ягодное, оказали большое влияние на ее мировоззрение. Она была поражена желанием других людей помогать, не бояться сложностей, верить в возможность все менять к лучшему. Из школьницы, которая еще несколько месяцев назад просто ждала смерти, молясь только о том, чтобы не увидеть гибель сестры и мамы, она превратилась в активную девушку, сознательно участвующую в общественно важных проектах. По совету волонтеров, которые стали для Марины друзьями, она снялась в документальном фильме о Ягодном французского режиссера и даже побывала на презентации этого кино в Париже.

«Этот опыт изменил нас всех. Наши ценности прежде всего. Я никогда не забуду, как мы обнимались с мамой и сестрой, когда в село вошли оккупанты, и она говорила нам: “Если со мной что-нибудь произойдет, не бросайте друг друга”, — говорит Марина. — Надеюсь, я не буду всю жизнь находиться в воспоминаниях. Но я бы не хотела и чтобы об этом забыли...»

Мы заходим на местное кладбище: в памяти о трагедиях должно быть место, чтобы боль и тоска не заполняли все пространство, которое пытается снова стать жизнью. Здесь в марте 2022 года оккупанты разрешили выкопать яму, куда сбросили тела убитых и умерших в школьном подвале. После деоккупации тела эксгумировали и похоронили. Могилы в разных углах кладбища, но отличить их можно по общим датам смерти. Здесь и очень пожилые женщины, умершие от удушья, и молодые парни, убитые за неповиновение. Кое-где развеваются флаги — у Ягодного свой счет этой войны...

...Мой гербарий уже давно превратился в пепел. Я совсем о нем забыла, но я даже и не думала о том, чтобы развеять его по ветру…

Автор: Лидия Кващенко

Цитаты приведены из книги «Жить, несмотря ни на что: рассказы женщин о войне, 2014 и 2022», которая была подготовлена «Восточноукраинским центром общественных инициатив» при поддержке Фонда «Партнерство за сильную Украину».